О бедном Стрикланде замолвите слово...

- А вы не были на Таити?

- Не были мы ни в какой «Таити», нас и здесь неплохо кормят.

М/ф «Возвращение блудного попугая»

 

Бедный, бедный мистер Стрикланд, человек и Художник. Не просто человек, а настоящий Человечище (the man of consequence). Какой нелегкой выдалась его жизнь! Еще бы, ведь он, в отличие от всех окружающих был... гением! Правда, непризнанным, но все же гением. Правда, об этом никто до Моэма не знал. И, что того хуже, такое случается на каждом шагу: все гении знают о своем сверхъестественном предначертании, а в других головах это открытие и не ночевало. Сколько судеб бедных гениев загубила такая человеконенавистническая, даже скотская (brutal) мещанская близорукость!

В одном лишь двадцатом столетии можно назвать имена двух таких гениев. Один из них жил на Таити, второй путешествовал по бескрайним просторам Советской России. Их облик во многом похож. (Разве гении, как и дауны, могут быть несхожи?) Так, например, выглядел наш доморощенный «сын турецкоподданного»: ботинки на босу ногу, окурок в зубах, морская (?) фуражка на голове и длинный, несколько раз опоясывавший шею, шарф. Несмотря на то, что гении рождаются один раз в столетие, двадцатый век, наверное, был замечательным, раз в нем жили два таких mеn of consequence.

 

***

Каждому – свое

 

Но что такое «замечательный» в нашем понятии и в понимании бедных гениев? Простого человека, как, например, я, где ни кинь, ему всюду будет хорошо, а в особенности – на Таити. Но бедные гении – люди совершенно другого сплава. Всюду, где они только не появляются, им встречаются одни только злые, тупые, ограниченные филистер. И тогда все... Начинается самая настоящая пытка для бедных гением, starving and living on bread and water. Какого-то там непонятной национальности торгаша не устроили кокосовые деревья с голубыми листьями, а агитаторов всероссийского выигрышного займа – эстетические достоинства картины «Сеятель, разбрасывающий облигации государственного займа».

И тогда без того бедным гениям не платят денег или, того хуже, ссаживают с парохода у какой-то деревеньки под названием Васюки. Что делать? Простой человек, как все мы, наверное, опустит руки (или сделает что-нибудь еще того хуже). Но бедные гении are horses of another colour. Ничто не может сломить их главного принципа жизни – мизантропии. Добрые (ибо, как известно еще со времени А.С. Пушкина: «злодей и гений – вещи несовместные») бедные гении, олицетворения человеческой (а бывает еще чья-то?) совести, сталкиваясь с обывательщиной, вынуждены быть мизантропами. Если все ненавидят меня, то и я буду ненавидеть всех, но творить blue-leaves masterpieces. Бедный таитянский художник Стрикланд устраивается на гуманное место надсмотрщика на плантации старого торгаша-еврея,* а русский гений свободных искусств устраивает в деревне Васюки межгалактический шахматный турнир.

Не беда, что каждый раз, получив деньги, Стрикланд, как и Бендер, сбегал. Единственное различие – в менталитете. На Таити более просвещенный и гуманный Кохен (как бы к нему ни относились) держал за Стрикландом место и, соответственно, деньги. В молодой же советской республике, еще не познавшей всех благ капитализма, дело обстояло совершенно иначе. Оскорбленному выполненной с бухгалтерской точностью филистером шахматной нотацией (записью ходов) Бендеру пришлось провести «памятный бросок в лицо одноглазого любителя». Затем дело приняло непредсказумый оборот. С животной яростью самодовольные, ограниченные, надутые филистеры побежали за бедным гением, но его было не догнать...

Но рано или поздно бедным гениям тоже приходится возвращаться, пусть и временно, к своей постоянной работе. Но долго оставаться на одном месте они, в отличие от филистеров, не могут. Так и страдают всю свою несчастную жизнь эти гении.

Даже слава к ним приходит только после смерти. В одной российской не слишком богатой республике совсем недавно проводились шахматные турниры имени Остапа Бендера. О стоимости картин Поля Гогена я вообще боюсь говорить, чтобы не запутаться в нулях.

***

Иду по улице с довольной рожей,

Мне удивляется каждый прохожий.

На ногах – сандали, на улице – лето.

А у меня было все, а теперь ничего нету...

«Ленинград» - «У меня есть все»

 

А теперь – правда о Стрикланде. У бедного Стрикланда (Гогена) было все:

·        работа и карьера,

·        хорошая семья, дети,

Наконец, недалекая жена, сидевшая круглыми сутками дома, и не знавшая чем бы себя развлечь. И вот она решила устраивать светские рауты, то есть кормить за счет мужа еще и толпу неблагодарных ничтожеств, бездельников, которые, считая себя идеалом воспитанности, даже не снимали перчаток за столом, вытирая жирный руки о стулья, на которых же и сидели. Она-то, наивная, считала, что приобщает мужа к высшему свету. Он, видимо, воспринимал всю эту свору иначе. Все было у Стрикланда, одного только не было – покоя и понимания. Не мне объяснять, что работа маклера – постоянные нервы. Отсюда и частые срывы. Когда он ушел от жены, то надо было просто подождать, дать ему возможность «выпустить пар», после чего он бы пришел сам. Но нет, все родственники женушки ополчились на бедного (на сей раз, действительно) Стрикланда, решив его силой вернуть к семейному очагу. Однако никто из них не понял, что чем больше они будут настаивать, тем глубже будет яма между самодовольной женой и непонятым мужем. В итоге, можно с уверенностью сказать, что именно эти усилия привели к его окончательному разрыву с семьей. DIXI.

***

Иногда мне кажется, что люди, которые делают «Фабрику звезд», сгорят в аду. Это вообще какой-то кошмар...

Дельфин

 

А теперь – правда о картинах Гогена. Картины как потребность хоть к какому-то самовыражению. В отличие от аборигенов-интравертов, Стрикланд, как человек европейский, тем более – маклер, был экстравертом. Да, он не умел, да, он писал в совершенно непонятной манере, но он писал для себя. Нет ничего более личного, приветно, если хотите, интимного, чем настоящее Творчество. Им не торгуют, как семечками. Оно приходит само, и каждый его миг самоценен. Его не возможно поставить на поток и сделать фабрику по его расфасовке в малолетних детей, которые ничего не хотят больше делать, как петь мимо нот и дергаться на сцене мимо музыки в новом проекте «Комбинат талантов».

Скажите честно, вы не чувствуете надуманность всей ситуации: те же самые мещане, не обращавшие никакого внимания на обыкновенного бомжа, вдруг, после его смерти, как по свистку, бросились скупать его полотна за десятки тысяч франков. Что это? Запоздалый жест примирения? Если для вас, читатели, данный вопрос is a great stumbling block, то я его проясню. Согласитесь, трудно ждать от любого человека решительного поворота, на 180°? Тем более, от бизнесменов, владеющих огромными средствами. Сомневаться в критичности их мышления все равно, что оспаривать величину их состояния, заработанного в мире, где «человек человеку волк». Поэтому, вряд ли бы они стали вкладывать по своей воле огромные деньги в непонятного цвета полотна. Их эстетический вкус не так обострен, как у их жен, регулярно читающих искусствоведческие обзоры в разных журнальчиках. Оттуда, от критиков-искусствоведов они и черпают свои вкусы. Что же до критиков, то этим адептам целой науки о творчестве (неправда ли, оксюморон?) надо тоже зарабатывать деньги, каждый раз открывая все новые таланты там, где их уже нет. С тех пор, как научное знание стало ведущим, они стали вершителями судеб. Но и они вынуждены постоянно пользоваться спросом, а иначе на что же жить? Надо постоянно открывать что-то новое, и чем ярче, необычнее – тем лучше. А значит, творения брокеров-самоучек всегда будут в цене. В этом и кроется коренное различие между либерализмом и консерватизмом. Если для первого важна любая новинка вне зависимости от качества (о нем как-то забывают в погоне за количеством), то для консерватизма прежде всего стоит вопрос качества.

Главный Теоретик